Рейтинг книг Уильяма Сарояна
Начиная изучать творчество писателя - уделите внимание произведениям, которые находятся на вершине этого рейтинга. Смело нажимайте на стрелочки - вверх и вниз, если считаете, что какое-то произведение должно находиться выше или ниже в списке. В результате общих усилий, в том числе, на основании ваших оценок мы и получим самый адекватный рейтинг книг Уильяма Сарояна.
-
1.
Жители американского городка Итака живут в своем маленьком и уютном мире. Только братья Улисс и Гомер нарушают их спокойствие: один – мелкими шалостями, другой – нежданными новостями. Гомер – старший мужчина в доме. Он разносит телеграммы горожанам: иногда это весточки от отцов, старших братьев и сыновей с далеких фронтов войны, которую вот-вот назовут мировой, а иногда это извещения для горожан от военного министерства. Они говорят о том, что их родные не вернутся домой никогда. Улиссу и Гомеру приходится не только слишком быстро взрослеть, но и самим, без чужих подсказок, разбираться в непонятных, жестоких и безумных правилах жизни. ... Далее -
2.
Предлагаем читателям впервые на русском отдельное издание повести Уильяма Сарояна «Папа, ты сошел с ума». Эта простая и трогательная книга состоит из небольших историй c двумя персонажами: отцом и сыном. Они собирают ракушки, готовят «рис по-писательски», путешествуют, разглядывают облака и звезды, обсуждают разные пустяки и важнейшие темы на свете. Перед ними открывается бесконечный мир, полный красоты и тайны. ... Далее -
3.
Что такое любовь? Это значит «смерть получила коленкой под зад, жизнь несется, хлопая крыльями; Рождество наступило, рай на земле, все поет и танцует, речка смеется, океан разливается счастьем, ветер встречает всех поцелуями, небо раскрыло объятия, деревья пляшут от радости, камень протяжно гудит, ночь уходит с ласковым шепотом – ясный день наступает». Для того чтобы понять эту простую истину, Весли Джексону, девятнадцатилетнему парню из Сан-Франциско, пришлось обойти полмира и столько всего испытать, что с лихвой хватило бы на десятерых. «Приключения Весли Джексона» – один из лучших романов мастера, чье имя стоит в ряду с такими титанами мировой литературы, как Фолкнер, Стейнбек, Хемингуэй. ... Далее -
4.
"…Какое унижение, что теперь, когда он отказывается смеяться, она уже не приказывает, а упрашивает его смеяться! Ну, что тут поделаешь? А? Без дураков? Как поступить правильно по своей воле, а не сморозить какую-нибудь глупость по недоразумению? Что у нее на уме? Какое ей удовольствие от того, что он будет смеяться? Как глупо устроен мир! Какие странные потаенные желания!.." ... Далее -
5.
Роман «Мама, я люблю тебя» занимает особое место в творчестве Уильяма Сарояна, писателя, чье имя стоит в одном ряду с такими титанами мировой литературы, как Фолкнер, Стейнбек, Хемингуэй. Мудрость детства – основа сюжета этой замечательной книги. Мир, увиденный глазами девятилетней девочки, преображается на глазах, ибо главный принцип этого чудесного превращения прост, как само детство: «Ищи всюду добро, а отыскав, выводи его в свет, и пусть оно будет свободным и гордым». ... Далее -
6.
Уильям Сароян – выдающийся классик американской и мировой литературы, соединивший в своем творчестве, полном юмора, жизнелюбия и житейской мудрости, традиции Чехова и Хемингуэя. За разнообразными человеческими недостатками своих героев он всегда видит светлое, доброе начало; мягкий юмор соседствует с горькой иронией, а внешняя неброскость – с чувством слова прирожденного сказителя. Роман «Мальчики для девочек, девочки для мальчиков» имеет под собой автобиографическую основу: в его героях без особого труда угадываются и сам Сароян, пытающийся преодолеть писательский кризис, и его жена, актриса Кэрол Маркус, воспитывающая их двух детей и тоскующая в Сан-Франциско по нью-йоркскому обществу, и Глория Вандербильт, и даже Чарли Чаплин… Впервые на русском! ... Далее -
7.
"Он слушал сидевшую за столом напротив девушку, и та говорила ему о чем-то, что касалось их обоих, что зародилось в нем давным-давно и не закончится никогда, что есть в человеке… о земле, о жизни на земле, дни и ночи напролет, о сути и движении, о себе. Из окна второго этажа он увидел человека на велосипеде… оседланные им два колеса катятся по плоскости города… а девушка говорит…" ... Далее -
8.
"Не забывай, превыше всего кровь. Помни, что человек из плоти, что плоть страдает от боли и что разум, заключенный в плоть, страдает вместе с ней. Помни, что дух есть форма плоти, а душа – ее тень. Превыше всего юмор и интеллект, а истина – единственное начало: не то, что сказано или сделано, не самоочевидное – истина тишины, интеллект безмолвия, бездействия. Благочестие. Лица. Память, наша память о земле. То и это. То, что сейчас является этим, и то, что тогда было тем, что мы видели. И солнце. Оно – наша жизнь, и другого нам не дано. Помни Бога. Многоликого Бога…" ... Далее -
9.
"Этот парень был всем чемпионам чемпион. Все, к чему он прикасался, превращалось в деньги, и к четырнадцати годам он заработал и положил в банк шестьсот с лишком долларов. Он был прирожденный продавец. Лет в восемь-девять он звонил в дверь и показывал домохозяйкам красочные картинки с Иисусом Христом и прочими святыми от фирмы, выпускающей новинки, город Толедо, штат Огайо, пятнадцать центов за штуку, четыре за полдоллара…" ... Далее -
10.
"Раздумья при свете электрической лампочки; часы отсчитывают минуты январской ночи, и прежде молчаливое радио надрывается от сорока шести джаз-банд, шансонье, вальсов, танго – тихий ужас. Ах, вожделенная сигарета! Быстрый конь, скачок в безмыслие, стремительный – сквозь пустоту. Желанный вкус грядущей смерти, ее красота; всем детям суждено кануть в вечность, всем детям суждено лишиться лиц, всем детям суждено протопать отсюда прочь на тоненьких ножках, всем детям суждено…" ... Далее -
11.
"Дорогая мисс Гарбо! Я надеюсь, Вы заметили меня в выпуске новостей про недавние беспорядки в Детройте, когда мне проломили голову. Я никогда не работал на Форда, но приятель сказал мне про забастовку, ну и от нечего делать я пошел с ним туда, где началась заваруха. Мы стояли кучками и болтали о том о сем и несли всякую подрывную чушь, но на это я не обращал никакого внимания…" ... Далее -
12.
"Когда ему хотелось, он выглядел как грешный антипод Иисуса Христа и смахивал на человека, который так долго жил жизнью праведника, что вконец свихнулся и решил вдруг поскорее избавиться от своей святости. Он имел обыкновение говорить: какая разница, мне безразлично. И было непонятно, что он хочет этим сказать. Время от времени он ходил чистый и внутренне умиротворенный, гладковыбритый. В его густых рыжеватых усах было нечто библейское. Он печально улыбался, глядя поверх списка лошадей, произнося их клички: Мисс Вселенная, Св. Енсунд, Веселый Разговор и так далее…" ... Далее -
13.
"…Я живу и дышу своим городом – его туманами, ревунами, океаном, холмами, песчаными дюнами, задумчивостью Сан-Франциско, по земле которого я хожу по утрам и вечерам – городом моих встреч и расставаний, где мое жилище, книги и фонограф. Да, я люблю этот город, и его неприглядности милы моему сердцу. Истина моя заключается в том, что я вовсе не писатель и не хочу быть писателем. Я не пытаюсь ничего сказать. Мне и не нужно пытаться. Я говорю о том, что наболело. И никогда не пользуюсь словарем, никогда ничего не выдумываю. Вся проза мира по-прежнему находится вне книг и вне языка, и мне остается всего лишь ходить по городу и смотреть в оба…" ... Далее -
14.
"…Он был поражен. И встал вместе с ней, желая послать горничную куда подальше, чтобы она оставила их в покое. Он любил эту девушку. Он не хотел, чтобы она, раздетая, распростерлась перед каким-нибудь грязным мерзавцем с вонючим телом и гнилыми мозгами. Он вышвырнет всякого негодяя, который к ней притронется. Убьет любого, что прикоснется к ней грязными руками и будет донимать ее, уничтожая в ней ее достоинство, порядочность, которую он один был способен видеть в ней под румянами и вопреки манере, в которой она старалась говорить, чтобы вести себя как положено шлюхе. Он разнесет этот чертов отель и заберет ее отсюда. Из-за этих подонков, которые ее запугивают, она хочет распрощаться с жизнью…" ... Далее -
15.
"Карл-Пруссак, пяти лет от роду, тевтонец с образцовой военной выправкой, печатает шаг перед домом. Он наделен от природы восхитительной и занятной культурой речи, будто ему, малышу, ведомо чувство собственного достоинства смертного человека во время беседы, и он не смеет злоупотреблять этим даром, лишь изредка раскрывая рот – только чтобы изречь три-четыре слова исключительно к месту и впопад. Он живет в доме напротив и слывет предметом гордости своего деда, осанистого мужчины лет пятидесяти с безупречными немецкими усами, чья фотография несколько лет назад появилась в газете в связи с какой-то политической кампанией. Он начал учить Карла ходить, как только малыш научился держаться на ножках; и его видели с белобрысым мальчуганом в синем комбинезончике, вышагивающим полквартала туда и обратно, держащим ребенка за ручки и показывающим, как нужно четко и чуть горделиво ставить ногу – в духе кайзеровской Германии: колени не сгибать, каждый шаг как застывший пинок…" ... Далее -
16.
"…Я снова возвращаюсь к короткому рассказу, на сей раз немного огорченный. Но что толку! Война не даст мне его написать. Ее тень ложится на всякую работу и делает тщетными все надежды на будущее. Вместо того чтобы сидеть и киснуть, я выхожу из дому и направляю свои стопы к публичной библиотеке. Я вижу людей и замечаю – что-то на них нашло. Они не такие, как вчера. Перемена едва уловима и трудно выразима, но я вижу – они какие-то другие. Интересно, а остался ли я таким, каким был? Разумеется, остался, говорю я себе, но в то же время мне в это не верится. Люди, подобные мне, кажутся такими же, но это не так. Я чувствую в них перемену, но не могу уловить, что же изменилось во мне. Я пытаюсь изо всех сил оставаться тем же, каким я был, но, вопреки стараниям, у меня это не очень-то получается. С каждым мигом я слегка, но наверняка меняюсь…" ... Далее -
17.
"Как считает моя бабушка, дай Бог ей долгих лет жизни, все мужчины должны трудиться. Вот только что за столом она сказала мне: – Ты должен выучиться какому-нибудь доброму ремеслу, чтобы уметь мастерить всякую полезную утварь из глины или дерева, из металла или сукна. Не пристало молодому человеку пренебрегать благородным ремеслом. Что ты можешь делать сам, своими руками? Сможешь ли ты сколотить простой стол, стул, слепить простую тарелку, кофейник, соткать коврик? Что ты умеешь делать своими руками?.." ... Далее -
18.
«Грустное и солнечное» творчество американского писателя Уильяма Сарояна (1908–1981), автора романов «Человеческая комедия», «Мама, я люблю тебя» и других, чье имя стоит в одном ряду с такими титанами мировой литературы, как Фолкнер, Стейнбек, Хемингуэй, хорошо известно русским читателям. В настоящее издание вошел самый известный его роман «Приключения Весли Джексона», полный бурлескных, комических ситуаций, проводя через которые своего 20-летнего героя, автор надеется помочь ему «стать Человеком независимо от того, как сложатся обстоятельства». ... Далее -
19.
"…сегодня в Сан-Франциско очень холодно. В моей комнате такой колотун, что, как только я берусь за короткий рассказ, меня сковывает холод, и мне приходится вставать и делать упражнения, чтобы согреться. Значит, нужно принимать какие-то меры, чтобы сочинители коротких рассказов могли работать в тепле. Бывает, в стужу мне удается писать весьма недурные вещи, а в другое время – не удается. То же бывает, когда погода великолепна. Мне очень досадно, когда день проходит, а рассказ так и не написан. Вот поэтому я и пишу тебе – знай, как я зол на погоду. Не думай, что я сижу в уютной теплой комнате в пресловутой солнечной Калифорнии и выдумываю всякую всячину про холода. Я сижу в страшно холодной комнате, и солнца не видать. Единственное, о чем я способен говорить, – это о холоде, потому сегодня у нас, кроме холодов, ничего не происходит. Я так замерз, что зуб на зуб не попадает. Интересно знать, заботилась ли когда-нибудь демократическая партия о замерзающих авторах коротких рассказов? А то у всех остальных отопление есть. Приходится надеяться на солнце, а зимой на него не понадеешься. Вот в какой переплет я попал: хочется сочинять, да не можется, а все из-за холодов…" ... Далее -
20.
"Сэму Волински исполнилось семнадцать, и с того дня, как он начал бриться, прошел месяц. Теперь же он влюбился. И хотел что-нибудь совершить. В нем жило ощущение необузданной силы, и он воображал себя в этом мире чем-то огромным. Он был опьянен мощью, которая накапливалась с первого мига его жизни до ныне текущего. И он почти обезумел от ощущения этой силы. Смерть – ничто. Если бы он умер, это не имело бы значения. При его настроении это неважно. Важнее всего был этот миг – влюбленный Волински, живой, шагающий по Вентура-авеню в Америке, вселенский Волински, полоумный поляк с разбитым носом…" ... Далее -
21.
"…Французская музыка, умолкшая во время войны, судорожно пробудилась в день перемирия. А кто бы не пробудился – будь то человек или музыка? До того мы жили как бы в тревожном сне, а после мы жили в тревоге, но бодрствовали. Посмотрите на рекламу автомобилей. Каждому найдется, куда поехать. Дебюсси (как человек) умер, Равель болел и боялся. И повсюду царил рассвет, а на рассвете человек переживает недомогание, неведомое ему ни в ночное, ни в дневное время. На виноградниках мы обрабатывали лозу, по-братски общаясь с пеонами из Мексики, восторгались бандитом Панчо Вильей и маньяком Ороско, вооруженным кистями и краской…" ... Далее -
22.
"Гуляя по майскому парку, он заметил крохотную коричневую змею, ускользающую от него прочь сквозь траву и листья, и погнался за ней с длинной веткой, ощущая при этом инстинктивный страх человека перед рептилией. Ах, подумал он, наш символ зла, и ткнул змею кончиком ветки, заставив извиваться. Та подняла головку и ужалила ветку, затем лихорадочно пустилась наутек в траву, а он – за ней. Змея была очень красива и удивительно умна. Он хотел бы побыть рядом с ней и узнать ее поближе…" ... Далее -
23.
"Я жил по соседству с вечерней школой. По вечерам зажигались огни, и мне становились видны мужчины и женщины в классных комнатах. Они ходили туда-сюда, но их не было слышно. Я видел, как они переговариваются друг с другом, и мне подумалось, вот бы там оказаться и слушать, о чем они говорят. Туда стоило пойти. Я вовсе не собирался совершенствовать свои мыслительные способности – с этим я покончил. Раз в две недели я получал письмо из Пелмановского института Америки. Я отнюдь не записывался на их курсы. Я даже не открывал конверты. Я точно знал, что они мне пишут. Они писали, что Честертон и Бен Линдси учились на их курсах, и теперь у них большой светлый ум, особенно у Честертона. Я понимал: они намекают, что и у меня может быть большой светлый ум, но я не вскрывал конверты, а подключал к делу свою четырехлетнюю племянницу. Я думал, может, ей захочется посещать курсы и иметь такие же мозги, как у мудрецов мира сего. Я отдавал письма племяннице. Она брала их, садилась на пол и кромсала ножницами. Как замечательно! Институт – выдающаяся американская идея, а моя племянница режет их письма ножничками…" ... Далее -
24.
"Однажды утром, когда мне было лет пятнадцать, я встал до рассвета – всю ночь не мог уснуть, ворочаясь с боку на бок, от раздумий о странностях бытия и о земле, ощутив вдруг свою неразрывную, несомненную причастность к ней. Всю ночь я провел в размышлениях только ради того, чтобы снова подняться утром, увидеть рассвет, дышать и жить. Я потихоньку встал во тьме раннего утра, облачился в синюю хлопчатую рубашку, натянул вельветовые брюки и носки, обулся. На дворе стоял ноябрь, и уже стало холодать, но мне не хотелось надевать ничего другого. Мне было и так тепло и даже почти жарко, а если бы я оделся потеплее, то мог бы что-то упустить: должно было произойти нечто необычное. И я думал – будь я в теплой одежде, то это нечто от меня ускользнет, и все, что мне останется, – это воспоминание о чем-то желанном, но упущенном…" ... Далее -
25.
"В 1927 году, проходя по универмагу Вулворта, он заметил стайку покупателей, быстро перебирающих грампластинки, сложенные высокой стопкой на столе. Он подошел узнать, что там происходит. Оказалось, продают широкий выбор новеньких пластинок фирм «Виктор» и «Брансвик» по пять центов штука. Он уже много месяцев не слушал фонограф. А теперь можно будет снова его завести и поставить пластинку. Фонограф стал частью его натуры. Он сливался с фонографом и звучал из него песней, симфонией либо неистовой джазовой композицией. Он месяцами не подходил к фонографу, и тот стоял у него в комнате, запыленный и безмолвный…" ... Далее -
26.
"На киноэкране Том Гарнер, крупный широкоплечий мужчина, строитель железных дорог, президент Чикагской и Юго-Западной железнодорожных компаний, заходит в свой кабинет не уверенным шагом, а пошатываясь. И закрывает за собой дверь. Мы знаем, что он собирается покончить с собой, раз он пошатывается. Это кино, и с начала картины прошло много времени. Скоро должно случиться нечто сногсшибательное, грандиозное, как говорят в Голливуде – самоубийство или поцелуй. Вы сидите в кинозале в ожидании этого события…" ... Далее -
27.
"В дальнем углу за столиком Пол курил сигарету и листал «Новые веяния в английской поэзии», впитывая случайные фразы: упрекают его за сентиментальные отступления, медитации на тему детерминистской вселенной, великая поэзия Томаса Харди, порыв… Эзра Паунд… Хью Сельвин Моберли … Он опустил книжечку в карман пальто и вышел из пружинных дверей на Оперную аллею номер один…" ... Далее -
28.
"…Его день начался тревожно, его каблуки издавали определенный стук, он пробегал глазами по поверхностным истинам улиц и зданий, тривиальным истинам бытия. В голове сама собой зазвучала песня: «Отважный малый на трапеции летит по воздуху легко», а потом он рассмеялся изо всех сил. Утро выдалось действительно прекрасное: серое, холодное и безрадостное, утро, требующее внутренней твердости; ах, Эдгар Гест, сказал он, как мне не хватает твоей музыки…" ... Далее -
29.
«Отважный юноша на летящей трапеции» – первый сборник Уильяма Сарояна, изданный в 1934 году. Рассказы из этой книги принесли Сарояну славу. «…На американском горизонте появился новый писатель. На первый взгляд размером не больше ладони, это любопытное явление обещает перемену погоды, а может, и циклон», – написал о его дебюте журнал «Тайм». Сегодня, спустя почти столетие, очевидно, что это так и есть: проза Сарояна стала классикой. Совершенно особенный мир, существующий на страницах его произведений, привлекает яркостью, индивидуальностью, неповторимым мягким юмором. ... Далее -
30.
"…Я – молодой человек, живущий в старом городе. Сейчас утро. Я в маленькой комнате. Стою над кипой желтой писчей бумаги – это единственный сорт бумаги, который мне по карману – десять центов за сто семьдесят листов. На эту бумагу еще не нанесено ни единого слова, она девственна и совершенна. А я – юный сочинитель – только готовлюсь приступить к работе. Сегодня понедельник… 25 сентября 1933 года… какая благодать, что я живу, что я еще есть. (Я стар. За множество дней и ночей я исходил множество улиц и городов. И вот я нашел себя. Над моей головой, на стене этой маленькой, неприбранной комнаты фотография моего умершего отца. Я появился на этой земле с его лицом и глазами и пишу по-английски то, что он написал бы на нашем родном языке. И мы – один и тот же человек – один мертвый, другой живой.) Я отчаянно курю сигарету, ибо для меня наступил миг величайшей важности, а значит, и для каждого. Я собираюсь перенести язык, мой язык на лист чистой бумаги, и меня пробирает дрожь. Быть пользователем слов – такая большая ответственность. Я не хочу согрешить против истины. Я не хочу умствовать. Я очень этого опасаюсь. Никогда я не вел себя благоразумно, и теперь, когда я занялся трудом, более величественным, чем сама жизнь, мне не хочется обронить ни единого фальшивого слова. Месяцами я твержу себе: «Ты должен быть скромен. Скромность – превыше всего». Я твердо решил не потерять своего характера…" ... Далее -
31.
"Туман над Сан-Франциско и сумрачное небо в сумасшедших сполохах электрических огней. Такое впечатление, будто ты вне времени; чувство отчаяния, смешанное с издевкой; залитые водой мостовые, простой народ на прогулке. В такую пору бурлит ночной бизнес; в душе человека глубоко засела смутная тяга к погибели, и проститутки одаривают этой погибелью всех – хватает, чтобы пережить ненастье и продержаться на плаву. Но для девочек погода что надо. Во всех отельчиках города процветание становится реальностью. После полуночи – благополучие, переходящее в танцы, суматошное открывание и захлопывание дверей, беготня по коридорам в гуще ласкающей слух непечатной речи – все о том же древнем инстинкте; пожилые мужчины и зеленые юнцы, большой бизнес и девочки, виновницы торжества, меняя клиентов, величественно шествуют, будто священнодействующие жрицы…" ... Далее -
32.
"Равнина, Бог и безмолвие разума, запутанные коридоры, колонны, места, где мы ходили, лица, которые видели, и пение маленьких детей. Но превыше всего – иероглифы, письмена, святость, фигура в камне, простая линия, наш язык, четкие очертания… листьев, мечты, улыбки, падение руки, касание тел, любовь к мирам, вселенным; нет страха смерти, только немного тоски…" ... Далее -
33.
"Я не стригся целых сорок дней и сорок ночей и стал похож на всех оставшихся без работы скрипачей. Вы знаете, как это выглядит: гений, дошедший до ручки и готовый вступить в коммунистическую партию. Мы – малоазиатские варвары – народ волосатый. Если мы говорим, что нам нужна стрижка, значит, в самом деле нужна . Я так зарос, что единственная шляпа стала мне мала. (Я пишу серьезный рассказ, быть может, один из самых серьезных в своей жизни. Поэтому я веду себя так легкомысленно. Знатоки Шервуда Андерсона скоро поймут, куда я клоню. Они узнают, что это смех сквозь слезы.) Я – молодой человек, которому нужно постричься. И вот я иду по Третьей-стрит (Сан-Франциско) в училище парикмахеров, чтобы меня постригли за пятнадцать центов…" ... Далее
Комментарии:
